(no subject)

[aleatorius]

а вообще мои предки староверы родом из Уреня, где
«что ни двор, то новая вера, тут всякие секты раскола»
как писал Пришвин,

может это такой аналог Англии в неком роде, с кафедрами и сектами, с отсутствием единого строя католицизма.

Comments

[khebeb.livejournal.com]

староверы это скорее англокатолики; или high-church, на худой конец, нежели англиканский мецнстрим

[aleatorius.livejournal.com]

ну я тут скорее про фон жизни в Англии, там вроде даже в академии нет строгой централизации, ну типа биг босс профессор и все через него,
типа куча ниш и куча сектантов.

[khebeb.livejournal.com]

аа, понял
"Но и возле нас есть религиозная среда, в которой можно усмотреть нечто вроде Индии: это старообрядчество, Крепко держась неприкосновенной буквы обряда и Писания, оно допускает весьма широко свободу понимания — к этим старообрядчество
живо и глубоко. (…) Пользуюсь случаем выразить публично свое глубокое уважение к старообрядческому глаголемому «обрядоверию» и «буквоедству» с истинно-свободным и творческим духом его толкований и углублении, с его проникновенным постижением важности, таинственности н непреложной существенности обряда".
- пишет излюбленный нами автор

[aleatorius.livejournal.com]

Родина моя — маленькое имение Орловской губернии. Вот туда, наслушавшись споров на религиозно-философских собраниях в Петербурге, я и решил отправиться, чтобы оглянуться по сторонам, узнать, что думают мудрые лесные старцы. Так началось мое путешествие в невидимый град. Весна. В черном саду поют соловьи. Крестьяне в поле словно ленивые светлые боги. Повсюду разговоры о японской войне, о грядущем «кроволитии». В Алексеевку пришли сектанты — «бродили где-то крещеные и веру потеряли», пугают геенной огненной. «Да это же не Христос, — думаю я, — Христос милостивый, ясный без книг...»
Вторая моя родина — Волга, кондовая Русь со скитами, раскольниками, с верой в град невидимый Китеж. Под Иванову ночь собираются со всех сторон странники на Ветлугу в город Варнавин, чтобы ползти «ободом друг за дружкой всю ночь» вкруг деревянной церковки над обрывом. Варнава-чудодей помог царю Ивану взять Казань. Теплится над его гробницей свеча, а в темном углу пророчествует бородатая старуха: «...И придет Аввадон в Питенбург, и сядет на царство, и даст печать с цифрой шестьсот шестьдесят шесть». С годины Варнавы паломники возвращаются в Уренские леса. Здесь по скитам и деревенькам живут потомки ссыльных стрельцов, сохраняют старую веру, крестятся двумя перстами. «Что-то детски наивное и мужественное сочеталось в этих русских рыцарях, последних, вымирающих лесных стариках». Прятались они по болотам, седели в ямах, читали праведные книги, творили молитву... Чтобы узнать о них, недоверчивых, настороженных, дают мне в провожатые молодого книжника Михаила Эрастовича. С трудом мы добираемся до известного в округе Пётрушки. Подростком он убежал в заволжские леса Бога искать. Христолюбец Павел Иванович отрыл ему яму, накрыл досками, дал книги, свечи, по ночам носил хлеб и воду. Двадцать семь лет провел Пётрушка под землей, а как вышел, настроил избушек, собрал вокруг себя стариков. Но это уж после закона о свободе совести! Говорят мне староверы, что опасаются: «не перевернется» ли новый закон на старые гонения? Жалуются на попа Николу: забрал из монастыря в Краснояре лучшие иконы в никонианскую церковь, ризы содрал, третьи пальчики приписал, помолодил, сидят теперь веселые, будто пьяные...

[aleatorius.livejournal.com]

В селе Урень «что ни двор, то новая вера, тут всякие секты раскола». Однако находят себя в старообрядчестве и люди образованные. Встретил я на Волге доктора и священника в одном лице, «верующего, как и народ, в то, что был Иона во чреве китовом три дня под действием желудочного сока». Этот доктор дал мне письмо к архиерею, с которым я собрался обсудить, возможна ли «видимая церковь». «Церковь не должна идти в наемники к государству» — вот содержание нашего долгого разговора. При мне архиерей впервые, не таясь, а средь ясного дня приехал к мирянам, вышел на площадь и проповедовал. Звонят колокола, радуются полуразрушенные часовни и большие восьмиконечные кресты. Но есть «церковь невидимая», хранимая в душе человеческой. Потому стекаются странники к Светлому озеру, к «чаше святой воды в зеленой зубчатой раме». От каждого исходит лучик веры в богоспасаемый невидимый град Китеж. За сотни верст несут тяжелые книги, чтобы «буквой» победить противников. Чувствую, что и я начинаю верить в Китеж, пусть отраженной, но искренней верой. Мне советуют послушать праведницу Татьяну Горнюю — ей дано видеть скрытый в озере град. И всякий надеется на это чудо. Старушка опускает в трещину у березовых корней копеечку и куриное яйцо для загробных жителей, другая подсовывает под корягу холстину: обносились угодники... В каком я веке? На холмах вокруг Светлояра пестро от паломников. Мой знакомый старовер ульян вступает в спор с батюшкой. Из толпы выходит большой старик в лаптях и говорит о Христе: «Он — Слово, он — Дух». С виду обыкновенный лесной мужик с рыжей клочковатой бородой, а оказалось — «непоклонник, иконоборец, немоляка». Встречался Дмитрий Иванович с петербургским писателем Мережским, переписывается с ним, не соглашается: «Он плотского Христа признает, а, по-нашему, Христа по плоти нельзя разуметь. Коли Христос плотян, так он мужик, а коли мужик, так на что он нам нужен, мужиков и так довольно».
На обратном пути от Светлого озера к городу Семенову Дмитрий Иванович знакомит меня с другими немоляками, ложкарями-философами. Они увлечены «переводом» Библии с «вещественного неба на духовного человека» и верят, что, когда все прочтешь и переведешь, настанет вечная жизнь. Они спорят с заезжими баптистами, отказываются видеть в Христе реального человека. Чувствуя мой искренний интерес, младший из немоляк, Алексей Ларионович, открывает тайну, как они забросили богов деревянных, поняв, что «все Писание — притча». Взял Алексей Ларионович тайком от жены иконы, переколол их топором, сжег, да ничего не произошло: «дрова — дрова и есть...» А в божницу опустевшую поставил свой ложкарский инструмент (на него по привычке крестится жена). Какие тайные подземные пути соединяют этих, лесных, и тех, культурных, искателей истинной веры! Сотни их, виденных мною, начиная от пустынника Петрушки и кончая воображаемым духовным человеком, разделенным с плотью этими немоляками, прошли у стен града невидимого. И кажется, староверский быт говорит моему сердцу о возможном, но упущенном счастии русского народа. «Обессиленная душа протопопа Аввакума, — думал я, — не соединяет, а разъединяет земных людей».