На книгу Фазиля Искандера

наткнулся дома - и очень понравилось. Видно всю жизнь путешествовал из Абхазии в Москву и обратно - что и обеспечило некий разговор между городским человеком - и человеком родовым, и автор - как переводчик.
Как городскому человеку с корнями в деревне - чувствуется деревня после жития в городе - и как деревенскому и родовому человеку чувствуются жизнь в городе.
Процитирую ка -
"Был один из тех очаровательных августовских дней, когда природа как бы находится в состоянии тихого семейного счастья. Земля довольна небом, и небо довольно землёй. И внутри этого счастья. раскованные этим счастьем, быстроногие дети носятся за мячём, пинают его, бухают головой, сталкиваются, падают, смеются.
- Митя! - крикнул я из машины. - Подойди на минутку!
Он подбежал. Пышущий, глаза полыхают.
- Тебе здесь хорошо?
- Да! - выкрикнул он, воспитанно сдерживая готовность убежать.
- Где лучше, в Харькове или здесь? - почему-то спросил я. Всегда любопытно узнать, почему человек счастлив. Даже если это ребёнок. Ухватить начало запутанного клубка.
- Здесь! - выкрикнул он, проявляя ещё большую воспитанность, чтобы не сбежать.
- Почему, Митя? - спросил я очень серьёзно. - Только подумай...
И он это понял. Глаза поумнели.
- Потому что... потому что... потому что, - повторял он, сосредоточенно ища нужное слово. Нашёл! - Здесь все свои!
И рванул к ребятам, поняв, что точнее ничего не скажешь. И это было мгновение моего счастья.
Здесь все свои! Это было так понятно. Мальчик, росший с одинокой матерью в большом городе, где все одиноки, вдруг попал в другую жизнь, где ещё сохранились обычаи патриархального клана: возле какого дома настигнет играющих детей полдень, туда и позовут обедать. " (Рассказ "Рапира" из сборника "Человек и его окрестности")

На книгу Фазиля Искандера

наткнулся дома - и очень понравилось. Видно всю жизнь путешествовал из Абхазии в Москву и обратно - что и обеспечило некий разговор между городским человеком - и человеком родовым, и автор - как переводчик.
Как городскому человеку с корнями в деревне - чувствуется деревня после жития в городе - и как деревенскому и родовому человеку чувствуются жизнь в городе.
Процитирую ка -
"Был один из тех очаровательных августовских дней, когда природа как бы находится в состоянии тихого семейного счастья. Земля довольна небом, и небо довольно землёй. И внутри этого счастья. раскованные этим счастьем, быстроногие дети носятся за мячём, пинают его, бухают головой, сталкиваются, падают, смеются.
- Митя! - крикнул я из машины. - Подойди на минутку!
Он подбежал. Пышущий, глаза полыхают.
- Тебе здесь хорошо?
- Да! - выкрикнул он, воспитанно сдерживая готовность убежать.
- Где лучше, в Харькове или здесь? - почему-то спросил я. Всегда любопытно узнать, почему человек счастлив. Даже если это ребёнок. Ухватить начало запутанного клубка.
- Здесь! - выкрикнул он, проявляя ещё большую воспитанность, чтобы не сбежать.
- Почему, Митя? - спросил я очень серьёзно. - Только подумай...
И он это понял. Глаза поумнели.
- Потому что... потому что... потому что, - повторял он, сосредоточенно ища нужное слово. Нашёл! - Здесь все свои!
И рванул к ребятам, поняв, что точнее ничего не скажешь. И это было мгновение моего счастья.
Здесь все свои! Это было так понятно. Мальчик, росший с одинокой матерью в большом городе, где все одиноки, вдруг попал в другую жизнь, где ещё сохранились обычаи патриархального клана: возле какого дома настигнет играющих детей полдень, туда и позовут обедать. " (Рассказ "Рапира" из сборника "Человек и его окрестности")

Вот недавно в своей записи

http://www.livejournal.com/users/aleatorius/207817.html
на схожую тему писал что в рассказе "Палермо-Нью-Йорк" Искандера - даже метафоры схожи -
выпишу кусочно (и италиком выделю кой чего) -
"Кстати, я давно заметил: чем динамичней, чем целенаправленней наш образ жизни, тем относительней делается наша нравственная полноценность. Чем быстрее человек идёт по дороге, тем неохотнее он останавливается, чтобы дать прикурить другому человеку. И уж совсем чаплинской сценой выглядело бы, если бы мы вдруг попросили прикурить у человека с сигаретой в зубах, мчащегося навстречу нам в открытой машине. Он был бы возмущён, он, может быть, даже притормозил бы, чтобы высказать своё возмущение.

Скорость движения к цели сама становится аргументом правильности цели.
..
Человек, конечно, может ускорить свою жизнь, но до определённого предела. Скорость, вероятно, нормальна, пока не смазываются лица людей, пока мы видим отдельного человека с его неповторимыми чертами, пока мы можем про него сказать: этот.
На слишком больших скоростях жизни человеку некогда быть человеком. Тогда зачем скорость? Не в этом ли тайна вырождения слишком целенаправленных натур или слишком целеустремлённого общества? Природа мстит погонялам за нарушение естественных ритмов.

Истинная вина фанатика не в том, что он раздавил или отбросил человека, живя на большой скорости. Это, пожалуй, его беда, потому что он действительно уже не видел человека и не мог остановиться. Его истинная вина состоит в том, что он позволил себе эту скорость.
Если бы он был нравственно полноценным человеком, ему бы сразу разонравилась скорость движения к цели, как только он перестал бы различать человеческие лица. И он потерял бы вкус к цели: нет механизма её человеческого достижения.
Преступность фанатика в том, что в нём была слишком снижена потребность в антропорлогической теплоте, потребность в прикосновении к живой душе, что позволило ему дать волю азарту цели. Природа любви ветвиста."

Вот моя запись про Цель и средства.

Вот недавно в своей записи

http://www.livejournal.com/users/aleatorius/207817.html
на схожую тему писал что в рассказе "Палермо-Нью-Йорк" Искандера - даже метафоры схожи -
выпишу кусочно (и италиком выделю кой чего) -
"Кстати, я давно заметил: чем динамичней, чем целенаправленней наш образ жизни, тем относительней делается наша нравственная полноценность. Чем быстрее человек идёт по дороге, тем неохотнее он останавливается, чтобы дать прикурить другому человеку. И уж совсем чаплинской сценой выглядело бы, если бы мы вдруг попросили прикурить у человека с сигаретой в зубах, мчащегося навстречу нам в открытой машине. Он был бы возмущён, он, может быть, даже притормозил бы, чтобы высказать своё возмущение.

Скорость движения к цели сама становится аргументом правильности цели.
..
Человек, конечно, может ускорить свою жизнь, но до определённого предела. Скорость, вероятно, нормальна, пока не смазываются лица людей, пока мы видим отдельного человека с его неповторимыми чертами, пока мы можем про него сказать: этот.
На слишком больших скоростях жизни человеку некогда быть человеком. Тогда зачем скорость? Не в этом ли тайна вырождения слишком целенаправленных натур или слишком целеустремлённого общества? Природа мстит погонялам за нарушение естественных ритмов.

Истинная вина фанатика не в том, что он раздавил или отбросил человека, живя на большой скорости. Это, пожалуй, его беда, потому что он действительно уже не видел человека и не мог остановиться. Его истинная вина состоит в том, что он позволил себе эту скорость.
Если бы он был нравственно полноценным человеком, ему бы сразу разонравилась скорость движения к цели, как только он перестал бы различать человеческие лица. И он потерял бы вкус к цели: нет механизма её человеческого достижения.
Преступность фанатика в том, что в нём была слишком снижена потребность в антропорлогической теплоте, потребность в прикосновении к живой душе, что позволило ему дать волю азарту цели. Природа любви ветвиста."

Вот моя запись про Цель и средства.